«Не рубите человеку хвостик радости!»8
(о книге стихов Натальи Ванханен «Ангел дураков»9)
До чего же она весело пишет! И до чего же грустно! Как легко переходит из мажора в минор и обратно! Впрочем, именно так поступает сама жизнь, виртуозно меняя лады и регистры. Открыв книгу Натальи Ванханен, я на первой же странице прочла:
Сегодня ночь не глубокаи звезд не полон съезд,а значит, съест меня тоскаи жить мне надоест.
Но я не дам себя сожратьдо самого конца:открою чистую тетрадь,налью себе винца.
И напишу, как мир сердит,как пуст его объем,как счастлив тот, кто ночь не спити мучается в нем.
Тоска сожрёт, мир пуст, но «как счастлив тот, кто ночь не спит и мучается в нем». Поверить в это помогает и летучий стихотворный размер, который, не давая увязнуть в тоске, заставляет читателя лететь в объятья счастья, притаившегося в предпоследней строчке.
Наталья Ванханен – пограничник. Она отлично чувствует себя на границе веселья и отчаянья, ада и рая. Её ангел – «ангел дураков» (таково название книги) – помогает ей не впадать ни в уныние, ни в эйфорию.
Бездарно, пошло день прожит,и всё обещанное – мимо.А в небе крылышко дрожит —одна шестая серафима.
Вот это крылышко (именно крылышко, а не крыло) и спасает, извлекая из мрака и позволяя нырнуть «в свет многоочитый». «Крылышку», которое к тому же составляет «одну шестую серафима» доверяешь куда больше, чем крылу, а «ангелу дураков», куда больше, чем просто ангелу. Вообще у этого поэта интересные покровители. Например, «старая собачка с седою бородой». Точнее, поэт и собачка держатся друг за дружку: поэт защищает и опекает собачку, а та, в свою очередь, утепляет жизнь поэта.
Сквозь зной и снег, уже который век,идёт щенка несущий человек —основа, сердцевина бытия,надежда мира и любовь моя.
Здесь появились не характерные для Ванханен высокие слова: надежда мира, любовь моя. Но в основном ей удивительно удаётся улыбаться уголками губ и впроброс говорить об очень важных вещах.
Прожитое именьеи прожитая жизнь —вся сила в ударенье,за это и держись.Держись за эту крохусреди больших зверей,за всё, что ближе вздоху —за дактиль и хорей,за взлёт и два провала,взлёт и один провал,и плавай, где бывало,сам Пушкин проплывал.Держись за эту качку,пока ревёт прибой,за старую собачкус седою бородой,что на ступеньках жёсткихпроводит белый деньво двориках московских,где – помнишь? – всё сирень.
Держись за эту кроху, держись за эту качку, то есть за то, из чего состоит жизнь. Я вообще не очень понимаю зачем нужна философия, когда есть мудрая поэзия, чей лёгкий слог проникает прямо в душу. Хотите о бессмертии? Пожалуйста:
Воробей
Не похожий, инакий, иной,наделённый кликухой обидной,младший брат, желторотый, дурной,из себя совершенно не видный.Ты бессмертен, не зная о том —голубые, за облаком, далина тебя указали перстом,ибо мертвым тебя не видали.Ты бессмертен. Галдит вороньё.Щерит клювы. Меняет обличья…Помяни нас во имя твое,яко придешь во царствие птичье!
Наталья Ванханен часто пишет о малых сих: собаках, кошках, птицах. Впрочем, к «малым сим» она причисляет и людей, особенно разных фриков, которые живут несмотря и невзирая. Да ещё умудряются быть счастливыми под защитой своего ангела – «Ангела дураков». А то, что человек у неё из породы «малых сих», очевидно. Ведь он у неё хвостатый:
Не рубите человекухвостик радости!Пусть он машет им, как хочет,хоть по младости.Не рубите человекухвостик смелости —пусть его он поджимаетсам по зрелости…
Много всего в стихах Ванханен, но я написала лишь о том, что особенно для неё характерно. Она сама пишет кратко и призывает к этому других: «Давай поубористей, братец».
Но, прислушавшись к этому её совету, я не сочла возможным прислушаться к другому:
Какой-нибудь шут немудрящийзаймёт современников прыть,но если поэт настоящийне стоит о нём говорить!
Он выйдет из тени не скоро,открытый далёким мирам,как ангел под крышей собора,не видный идущим во храм.
«И окрепнет воздух»10
(о поэзии Геннадия Русакова)
Первое, что бросается в глаза, когда читаешь стихи Геннадия Русакова, это отсутствие провисов и вялых слов. Он всегда на коне, всегда побеждает инерцию, всегда выбирает единственно возможное слово. Судите сами:
Стрекозы, бабочки – ремесленное чудо(слюда и клей, и осторожный шёлк),придуманное кем-то не отсюда,но тем, кто в этом понимает толк.
Мне бы не хотелось тыкать указкой во что-то особо понравившееся и всё же не могу не повторить эпитет «осторожный» в применении к шёлку. «ремесленное» в сочетании с чудом. Так и видишь, как некий нездешний умелец колдует над хрупким материалом. А о хрупкости его свидетельствуют сами звуки у, ю,с, ш, л – ускользающие, такие, что губам щёкотно, когда их произносишь.
Не стоит, наверное, стремиться дать полную картину в разговоре о поэте. Лучше покопаться в мелочах. Тем более, что мелочи – это и есть главное в поэзии. А поэзия – это «праздные следы жизни со всем её крученьем и верченьем», вырастающие до вселенских размеров. Поэзия – это свобода обращения с разнокалиберными понятиями, это способность обратиться к Творцу в бытовом контексте:
Творец, запомни нас вот в эту среду,в Медовый Спас, в четырнадцать часов:мы тут с женой готовимся к обеду,и я раздет, как дачник, до трусов.
Поэзия – это способность все повторы превратить в небывалое, невиданное и неслыханное, сотворить из набившей оскомину рутины праздник, способность отбрасывать тень в прошлое и посылать лучи в будущее. Это не программа и не задача поэта. Это его удивительное свойство, которому невозможно научиться и которому не устаёшь поражаться.
Ну а мы, между делом, замесим грядущего тесто.Запоёт у соседа живущая сольно труба.Мир – простое и, в сущности, грустное место,где пузырчато небо, зато тишина голуба.
Где свеченье над садом, осевшие с хрустом сугробы,предгриппозное горло, горячая плоть кавуна.Или раннее утро хорошей метрической пробы,с переполненным зреньем летящего в лето окна.
Забавно, как негодует компьютер, когда я печатаю строки Русакова. Он то и дело забегает вперёд, пытаясь подсказать мне окончание слова, но, не угадав, возмущённо подчёркивает напечатанное: мол, нет такого слова, нет. Ну откуда ему знать? Он, слава Богу, стихов пока не пишет и понятия не имеет про «живущую сольно трубу», про «пузырчатое небо», «предгриппозное горло», «подсобный воздух», на который можно «опереться». И всё это не прихоть самовыражающегося автора (я, мол, так слышу) а, по определению Мандельштама, «сознание своей правоты». Каждое слово звучит убедительно и кажется единственно возможным.
И вот ещё что. В 2003 году Русаков выпустил книгу, посвящённую памяти жены – поэту Людмиле Копыловой. Книга называется «Разговоры с богом». Именно так – бог с маленькой буквы. Это страшная, бесстрашная, отчаянная, богоборческая, беспощадная к самому себе книга.
Одинокие люди, я вам посылаю привет!Мы отныне родня, и уже не забудем друг друга.Позовите меня – у меня никого больше нет.Я ладони разжал, чтобы выйти из общего круга.
Я у господа бога в стеклянном сосуде сижу,ничего не умею и галочкой дни помечаю.Просеваюсь дождями, любимое имя твержуи не чаю уйти… И не чаю, родные, не чаю.
Стихи в этой книге были такой силы, что, казалось, после этого остаётся только замолчать, потому что лучше всё равно не напишешь. И действительно появлялись подборки, которые были куда бледнее «Разговоров с богом». Но «never say „never“». Русаков снова набрал силу. Мир для него снова в строительных лесах. Творение продолжается, и поэт, как участник процесса, всему даёт имена.
Там ночь дожди на лямке волочёт:сейчас протащит – и окрепнет воздух.И мимо окон время потечёт.И шаткий месяц шевельнётся в звёздах.
«На память узелки»11
(о поэзии Александра Тихомирова)
Александр Тихомиров родился в 1941-ом и погиб, сбитый электричкой, в 81-м, немного не дожив до сорока.
Сегодня не сашино время. Но и «вчера» – в 1960е – 70-е было не его время. А значит, он вне времени. Или же все времена – его. Он нужен всегда. Разве могут быть не нужны такие стихи?:
